Неточные совпадения
— А — как же? Одиннадцать
человек. Солдат
арестовал военный следователь, установив, что они способствовали грабежу. Знаете: бабы, дело — ночное и так далее. Н-да. Воровство, всех форм, весьма процветает. Воровство и мошенничество.
— А вот во время революции интересно было, новые гости приходили, такое, знаете, оживление. Один, совсем молодой
человек, замечательно плясал, просто — как в цирке. Но он какие-то деньги украл, и пришла полиция
арестовать его, тогда он выбежал на двор и — трах! Застрелился. Такой легкий был, ловкий.
«Если меня
арестуют, они, разумеется, не станут молчать», — соображал Самгин и решил, что лучше не попадаться на глаза этим
людям.
— Вы, Нифонт Иванович, ветхозаветный
человек. А молодежь, разночинцы эти… не дремлют! У меня письмоводитель в шестом году наблудил что-то,
арестовали. Парень — дельный и неглуп, готовился в университет. Ну, я его вызволил. А он, ежа ему за пазуху, сукину сыну, снял у меня копию с одного документа да и продал ее заинтересованному лицу. Семь тысяч гонорара потерял я на этом деле. А дело-то было — беспроигрышное.
— К добру эта привычка не приведет меня. Я уже
человек скомпрометированный, — высказал несколько неосторожных замечаний по поводу намерения Столыпина
арестовать рабочих — депутатов Думы. В нашем министерстве искали, как бы придать беззаконию окраску законности. Получил внушение с предупреждением.
Были вызваны в полицию дворники со всей улицы, потом, дня два, полицейские ходили по домам, что-то проверяя, в трех домах произвели обыски, в одном
арестовали какого-то студента, полицейский среди белого дня увел из мастерской, где чинились деревянные инструменты, приятеля Агафьи Беньковского, лысого, бритого
человека неопределенных лет, очень похожего на католического попа.
—
Арестовали, расстреляв на глазах его
человек двадцать рабочих. Вот как-с! В Коломне — черт знает что было, в Люберцах — знаешь? На улицах бьют, как мышей.
Он принадлежал к партии народовольцев и был даже главою дезорганизационной группы, имевшей целью терроризировать правительство так, чтобы оно само отказалось от власти и призвало народ. С этой целью он ездил то в Петербург, то за границу, то в Киев, то в Одессу и везде имел успех.
Человек, на которого он вполне полагался, выдал его. Его
арестовали, судили, продержали два года в тюрьме и приговорили к смертной казни, заменив ее бессрочной каторгой.
— Вон, Персиянцев,
людей уж
арестовывают десятками: видно, идет дело.
— Помилуйте, там уж аресты идут. Неделю назад, говорят, двадцать
человек в одну ночь
арестовали.
— К Лембке. Cher, я должен, я обязан. Это долг. Я гражданин и
человек, а не щепка, я имею права, я хочу моих прав… Я двадцать лет не требовал моих прав, я всю жизнь преступно забывал о них… но теперь я их потребую. Он должен мне всё сказать, всё. Он получил телеграмму. Он не смеет меня мучить, не то
арестуй,
арестуй,
арестуй!
Я был уверен, что его
арестуют за выпитую водку. Из города бежали
люди, приехал на дрожках строгий квартальный, спустился в яму и, приподняв пальто самоубийцы, заглянул ему в лицо.
— Я не понимаю, — сказала Биче, задумавшись, — каким образом получилось такое грозное и грязное противоречие. С любовью был построен этот корабль. Он возник из внимания и заботы. Он был чист. Едва ли можно будет забыть о его падении, о тех историях, какие произошли на нем, закончившись гибелью троих
людей: Геза, Бутлера и Синкрайта, которого, конечно,
арестуют.
Подошла ночь, когда решено было
арестовать Ольгу, Якова и всех, кто был связан с ними по делу типографии. Евсей знал, что типография помещается в саду во флигеле, — там живёт большой рыжебородый
человек Костя с женой, рябоватой и толстой, а за прислугу у них — Ольга. У Кости голова была гладко острижена, а у жены его серое лицо и блуждающие глаза; они оба показались Евсею
людьми не в своём уме и как будто долго лежали в больнице.
— К чему эти шутки? Я говорю серьёзно. Если мы
арестуем их без оснований, мы должны будем выпустить их, — только и всего. А лично вам, Пётр Петрович, я замечу, что вы уже давно обещали мне нечто — помните?.. Точно так же и вы, Красавин, говорили, что вам удалось познакомиться с
человеком, который может провести вас к террористам, — ну, что же?..
«Господи, говорит, сзади… подкрался… какая низость… Уйдите, говорит, оба, оставьте меня…» И все пуще да пуще и плачет, и смеется… Истерика! А тут и
люди сбежались. Ну, дальше-то известно что:
арестовали.
Армейский офицер Короваев решил спасти Конарского. День его дежурства приближался; все было приготовлено для бегства, когда предательство одного из товарищей польского мученика разрушило его планы. Молодого
человека арестовали, отправили в Сибирь, и с тех пор об нем не было никогда слухов.
Анцыфров, видимо, желал порисоваться, — показать, что и он тоже такого рода важная птица, которую есть за что
арестовать. Полояров, напротив, как-то злобно отмалчивался. По сведениям хозяйки, оказалось, однако, что забрано в ночь вовсе не множество, на чем так упорно продолжал настаивать Анцыфров, а всего только четыре
человека: один молодой, но семейный чиновник, один офицер Инфляндманландского полка, племянник соборного протопопа да гимназист седьмого класса — сын инспектора врачебной управы.
Противная же партия говорила, что хотя очень вероятно, что депутатов и
арестуют, но лучше арест нескольких
человек, чем стычка с войсками.
— А кстати, слышал ты самую новую новость? — серьезно спросил Устинов, собравшись уже уходить от приятеля. — Говорят, что нынче ночью
арестовали нескольких
человек из бывших на панихиде.
— Не правда ли? Ne faudrait-il pas mieux, [Не лучше было бы (франц.).] чтобы не давать никому опомниться,
арестовать как можно больше
людей и правых, и виноватых… Это во всяком деле первое, особенно в таком ужасном случае, каков настоящий.
— А лица такие неприятные, глаза бегают… Но что было делать? Откажешь, а их расстреляют! Всю жизнь потом никуда не денешься от совести… Провела я их в комнату, — вдруг в дом комендант, матрос этот, Сычев, с ним еще матросы. «Офицеров прятать?» Обругал, избил по щекам,
арестовали. Вторую неделю сижу. И недавно, когда на допрос водили, заметила я на дворе одного из тех двух. Ходит на свободе, как будто свой здесь
человек.
На Лиговке колонну демонстрантов встретил градоначальник Грессер с большим нарядом полиции и казаков. Студентов оцепили и продержали до сумерек. Потом стали выпускать небольшими кучками, предварительно переписав. Несколько
человек арестовали.
Говорят, у него дружина в сто
человек, вооруженных револьверами. Он входит к губернатору без доклада. Достаточно ему кивнуть головою, чтоб полиция
арестовала любого. Он открыто хвалится везде, что в дни свободы собственноручно ухлопал пять забастовщиков.
При Станиславе Понятовском диссиденты потребовали удовлетворения своих жалоб и были поддержаны Россией и Пруссией. В Варшаве собрался сейм.
Люди благоразумные и умеренные не прочь были уступить, но фанатики не соглашались, разражались огненными речами и тормозили ход прений. Русский посланник князь Репнин приказал ночью
арестовать четырех из них, самых ярых и влиятельных, и отправил в Россию. Противники диссидентов примолкли или разбежались, и закон, восстанавливающий прежние права некатоликов, прошел.
Только один
человек старался поддержать в ней бодрость духа в это тревожное время. Это был саксонский посланник граф Линар. Он предложил решительную меру — подвергнуть великую княжну допросу и следствию и заставить отречься от прав на престол или
арестовать ее.
— Знаете ли, князь, что я могу
арестовать вас, как
человека, противящегося повелениям государыни.
Встретив бегущих, он остановил их, устроил и скомандовал в атаку, в штыки. Вылазка ретировалась, но суздальская рота потеряла до 30
человек. Суворов
арестовал Лихарева и продержал его под арестом около четырех месяцев. Этим взыскание и ограничилось.
Но и то бы еще ничего, як бы дело шло по-старому и следствие бы мог производить я сам по «Чину явления», но теперь это правили уже особливые следователи, и той, которому это дело досталось, не хотел меня слушать, чтобы
арестовать зараз всех подозрительных
людей.